когда это не становится парализующим, центральным переживанием: о, ужас! я кошмарный! нет мне прощения, нет мне спасения! я хуже всех! Это тоже может быть причиной кризиса, ухода из Церкви. Потому что это тоже подменная мотивация, я ведь не встречаюсь со Христом в своей жизни, не пытаюсь Его найти, узнать. И, между прочим, нужна особая смелость, чтобы честно признаваться себе в том, что сейчас с тобой происходит.
Далеко не лучший вариант, когда человек всего этого не видит, думает, что у него все прекрасно, благочестиво. Вот это фарисейство в худшем варианте, когда я все соблюдаю, других осуждаю, думаю, я такой прекрасный, все делаю, а они все – падшие грешники. А откуда я о них знаю, что они грешники? А это происходит в том числе, когда я и о себе так думаю, как ни странно. Ведь как я отношусь к себе, так я отношусь и к другим. Если я ничто, прах, когда мое самоуничижение нездоровое, то почвы для осуждения других тоже может быть очень много. И в некотором смысле это даже проецируется на отношения с Богом.
Самоидентичность. Дети Царя
– Что может быть альтернативой такому самоощущению?
– Я касалась уже ощущения неценности себя. Дело в том, что когда проповедуется идея утрированного уничижения личности человека, за этим теряется такой очень важный евангельский дух, о чем, собственно, вся Библия. Мы молимся «Отче наш», мы знаем, что Бог – наш Отец, но мало кто задумывается, а кто тогда я? Если Он – Отец, то я – ребенок Бога, я – сын или дочь. Сын или дочь Царя.
Это очень важная идентичность, ответ на вопрос, кто я. Если я – совокупность греха, это одна ситуация, и определенные следствия, а если я все-таки любимейший, драгоценнейший ребенок Бога, да, ребенок, который много чего плохого делает, но все равно любим, то совсем другая картина мира выстраивается. Вообще, наша идентичность сильно влияет на наше мышление. И ложная самооценка, и ложное покаяние, и невротическое самоуничижение – все это связано с самоидентичностью. Поэтому вопрос «кто я?» такой важный. Как важно, на чем я фокусируюсь – на грехах или на Христе, так и здесь – я любимый ребенок Бога или совокупность страстей, и меня надо на помойку?
Смирение
– А как это ощущение, что я сын или дочь Царя, сочетается с ощущением себя первым из грешников, смирением? Потому что кажется наоборот – осознание себя совокупностью греха это-то и есть смирение.
– Это подмена хитрая такая. Ведь одно дело, надо считать себя первым из грешников, а другое дело, когда это рождается изнутри. Мне сложно до конца это верно описывать, но снова можно вспомнить ап. Петра, когда в момент яркой встречи со Христом, встречи-узнавания, Петр говорит: «Отойди от меня, я человек грешный». В этот момент происходит какое-то открытие для него. Дело не в рыбе, а в том, что в этом чуде ему открылось Божество, и он понимает, что он не достоин быть рядом и даже говорит: «Отойди от меня».
Думаю, со многими людьми так и происходит: если случается опытная встреча с Любовью в жизни человека, когда удается всем существом прочувствовать, какова мера Любви, как она бесконечна, велика, в этот момент для человека это может оказаться невыносимо, как для Петра, как будто от этого хочется сбежать. Есть такая аналогия этому явлению: мы привыкли жить в грязном воздухе и если нас поместить в очень чистый воздух, то даже в легких наших будет происходить что-то не то, мы настолько привыкли к чему-то ненормальному, что когда мы попадаем в норму, мы не можем эту норму вынести.
Мы привыкли, чтобы к нам относились оценочно: сделал хорошо – молодец, сделал плохо – пошел вон, получил пятерку – люблю тебя, принес двойку – не хочу с тобой разговаривать. Во всем оценочность и условность. Мы не привыкли дышать чистым воздухом безусловной любви. И тогда, если вдруг мы встречаемся с этой Безусловной Любовью, это может оказаться прямо невыносимым. В момент встречи с Любовью человек может понимать, насколько он не соответствует, не достоин этой Любви: я не такой. Если меня так любят, то я должен быть как бы выше ростом, должен быть другим – более открытым, светлым, живым, любящим. Не соответствовать каким-то нормам и правилам, а онтологически быть другим. Петр смутился не от того, что он что-то не соблюдал, а от того, что он почувствовал сущностное свое недостоинство. Это и есть момент истины.
– Наверное, это и есть смирение. Потому что смирение от слова «мера». Смирение – это осознание своей меры.
– Да? Всегда думала, что смирение – от слова «мир».
– Это народная этимология слова «смирение», хотя, как и всякая народная этимология, отражающая довольно верный взгляд на явление. Но мир – это, скорее, следствие. А корень – «мера», там исторически была буква «ять», которая в некоторых огласовках дала «и», в некоторых «е», как в словах «хлеб», «грех».
– Очень интересно. Но вот здесь очень важный момент такого здорового осознавания этой меры. Не невротического всепоглощающего чувства «какой я ужасный», а здорового понимания. И тогда смирение будет искренним, нелицемерным, психологически здоровым.
– И не уведет в отчаяние…
Ненависть и благодарность
– Да. Это будет спокойное осознание своего места, своей меры, как Вы говорите. И вот что еще очень важно: если от невротического самоуничижения рождается ненависть к себе, то в смирении рождается благодарность. Благодарность от осознания такой любви Бога ко мне, которой я не заслужил. И чем более правильное видение себя, тем больше благодарности. Поэтому для меня все сходится к этой встрече с Любовью, к личным отношениям с Богом.
– Весь вопрос, как к этому прийти. Если человек воспитан в условной любви, если им движет нездоровое самоуничижение в духовной жизни, то как из этого круга замкнутого выйти? Доверять себе? Но ведь действительно, добро в нас смешано со злом. Разве правильно доверять себе?
– Как знать? Это может быть здоровым процессом. Снова повторюсь, мы забываем, что в человеке есть свет. Не только тьма, не только грех, не только страсть. Когда я училась на психологическом факультете, то очень смущалась этими
Добавить комментарий