что внутри Церкви не было этих живых отношений, потому что было слишком много подмен и перекосов.
Еще раз повторюсь, что особенно остро эта проблема ухода из Церкви, протеста, кризиса, может возникать именно внутри тех церковных традиций, в которых есть какие-то имплицитные, скрытые установки, где ты никто, где ты – совокупность страстей, исчадье ада, смрад и прочее.
Образ себя
И тут вскрывается очень важная проблема – это образ себя. Мы много читаем и говорим про любовь к Богу и ближнему, все знают, что главное — любить Бога и ближнего, и также все знают, что себя любить нельзя. Почему? Потому что себя мы видим тоже искаженно, ставим знак равенства между собой и нашими грехами и страстями. Мы смотрим на себя своими кривыми, грязными очками, видим “помойку” своей души и думаем: «Вот эта вся помойка и есть настоящая я, какой кошмар! Надо меня возненавидеть, порезать на куски и куда-то утилизировать». И на ближнего мы смотрим так же, а порой даже хуже: «Я, конечно, ужасна, но он еще хуже». Это взгляд близорукий, помраченный.
Если имплицитная антропология данной церковной традиции, где ты – ничто, совокупность греха, тогда верить себе, конечно, нельзя. Чему верить? Это все страсти. Нет в тебе ничего светлого, остается одно – кайся в грехах, посыпай голову пеплом. Какое там доверие? Только «покаяние», «смирение», «послушание». При этом это может быть игрой слов, ведь еще надо разобраться, что такое «смирение», «послушание». Если я никто, ничто и звать меня никак, и это есть точка истины, – точка, не запятая, – то это может привести к серьезному личностному «застою», если не сказать – регрессу.
Например, у человека есть то, что называется низкой самооценкой, неуверенностью в себе, ощущением низкой ценности себя, и в храме нередко такой человек находит подтверждение такой своей самооценке, ему говорят: да, ты никто. И человеку это очень ложится, очень соответствует его ощущению, он утверждается в этой «истине».
Низкая самооценка приравнивается к «смирению». А мысль о том, что я что-то значу, трактуется как гордость, грех. Проблема в том, что дорога эта тупиковая, здесь вмешивается психологическая проблема неценности себя, к которой, как правило, приходит человек из-за дефицита безусловной любви в детстве. Христос сказал: «Я уже не называю вас рабами… Я называю вас друзьями» (Ин, 15 глава), но это и другие места в Евангелии почему-то нередко игнорируются.
Увидеть себя в Свете Любви
Именно в свете безусловной любви мы можем увидеть себя настоящими, а не просто в невротическом копании в своих грехах по списку, брошюрке с грехами. Если мы можем предстать хотя бы на какую-то секунду, может быть, очень редко, может, в каком-то особенном молитвенном предстоянии, но предстать перед светом любви Бога, тогда у нас, как у евангельского слепого, могут открыться очи, и мы увидим себя по-настоящему, такими, какие мы есть, такими, какими нас видит Он. Вот это, может быть, самое главное. Увидеть не то, что я про себя думаю (я могу про себя думать слишком хорошо или слишком плохо, чаще слишком плохо, а это тоже не лучший способ), а увидеть себя таким, каким меня видит Он.
Это подлинное видение себя очень сильно нас освобождает. Тогда мы можем встретиться с тем, кем мы являемся на самом деле. Примеры есть и в Евангелии, например, притча о мытаре и фарисее. Что отличает их? Мытарь видит себя, он знает, кто он есть на самом деле, видит, как он грешен. Он видит эту правду, признает ее, бьет себя в грудь. Он понимает какую-то важную правду о себе.
А фарисей? Он не видит себя настоящего, он в иллюзии: «Я не такой как другие, я хороший». Самое страшное, что в этой подмене он убежден в своей правоте. Другое дело, если бы он понимал: я не очень люблю ближних, осуждаю соседа. Так нет же, он убежден в своей правоте.
Самый для меня любимый, красивый пример правды о себе и отношениях Бога с человеком — это притча о блудном сыне. Бог любит нас, как ни странно, именно так, как это показано в этой притче. Что произошло с блудным сыном? Он “пришел в себя”, он увидел себя, у него открылись глаза, он понял, кто он есть. И после этого он «встал и пошел». Пока он не видел, кто он (это важно), он не шел к Отцу. Когда он это увидел, когда у него открылись очи, он протрезвел, только тогда он «встал и пошел».
Очень интересно, что в Евангелии дважды повторяются эти слова. Сначала говорится, что он «пришел в себя» и сказал сам себе: «встану и пойду», а потом повторяется: «он встал и пошел». Можно ведь было сказать, что он просто пошел, но почему-то евангелист пишет два раза глагол «встал». Возможно, это тоже важно: человек как личность может встать во весь рост тогда, когда он увидел себя. Он сначала пришел в себя, увидел себя, потом он встал и только потом пошел. Это некая важная динамика.
А что отец? Для него ничего не важно. Ему не важны грехи сына, ему не важно, что тот промотал часть имения, в каком-то смысле, ему не важно, что с сыном было. Ему важно, что сын, который “сгинул”, теперь нашелся, сын пришел. Остальное уже не важно.
Если у кого-то есть дети, представьте, что ваш ребенок пропал, а потом вдруг нашелся. Какие бы он гадости ни делал до этого, разве вы будете вспоминать плохое? Главное, будет радость, как была у Марии, когда они с Иосифом потеряли отрока Иисуса в Иерусалиме и нашли через три дня в храме: «Где же Ты был? Как же Ты нас оставил?» Это естественная потребность родителей быть со своим ребенком.
Тогда почему мы думаем о Боге, что у Него нет такой потребности быть со Своим ребенком, быть с каждым из нас в этой любви, которую мы видим в Евангелии? Отец выходит Сам навстречу, бежит, обнимает и не дает договорить нам нашу покаянную речь. Он наших грехов, фактически, может, и слышать не хочет. Ему не это важно. Важно, что ты пришел. Это радость, ликование совместности, та самая встреча, те самые отношения.
Фокусировка на своей греховности или христоцентричность?
Человеку бывает трудно вырваться в реальное духовное пространство, в эти живые отношения с Богом, потому что ему
Добавить комментарий